Проблема отрицания искусства

• Текст: (1)В 1880 году в Москве, в Большом Трубн
  (1)В 1880 году в Москве, в Большом Трубном переулке, в моей мастерской под вечер всё вдруг приняло какой-то заревой тон и задрожало в особом приподнятом настроении, когда вошёл ко мне коренастый господин с окладистой серой бородой, большеголовый, одетый в длинный чёрный сюртук.
  
  (2)Лев Толстой. (З)Неужели? (4)Так вот он какой! (5)Я хорошо знал только его портрет работы И. Н. Крамского и представлял себе до сих пор, что Лев Толстой очень своеобразный барин, граф, высокого роста, брюнет и не такой большеголовый...
  
  (6)А это странный человек, какой-то деятель по страсти, убеждённый проповедник, заговорил он глубоким, задушевным голосом...
  
  (7)Он чем-то потрясён, расстроен — в голосе его звучит трагическая нота, а из-под густых грозных бровей светятся фосфорическим блеском глаза строгого покаяния.
  
  (8)Мы сели к моему дубовому столу, и, казалось, он продолжал только развивать давно начатую им проповедь о вопиющем равнодушии нашем ко всем ужасам жизни. (9)К ним так привыкли мы — не замечаем, сжились и продолжаем жить и преступно двигаемся по отвратительной дороге разврата; мы потеряли совесть в нашей несправедливости к окружающим нас меньшим братьям, так бессовестно нами порабощённым, и постоянно угнетаем их.
  
  (10)И чем больше он говорил, тем сильнее волновался и отпивал стаканом воду из графина.
  
  (11)На столе уже горела лампа, мрачное и таинственное предвестие дрожало в воздухе. (12)Казалось, мы накануне Страшного суда...
  
  (13)Было и ново, и жутко...
  
  (14)Когда он поднялся уходить, я попросил позволения проводить его до их квартиры, — четверть часа ходьбы.
  
  (15)Прощаясь, он предложил мне по вечерам, по окончании моей работы, заходить к ним для предобеденной прогулки, когда я буду свободен.
  
  (16)Эти прогулки продолжались почти ежедневно, пока Толстые жили в Москве, до отъезда в Ясную Поляну.
  
  (17)По бесконечным бульварам Москвы мы заходили очень далеко, совсем не замечая расстояний: Лев Николаевич так увлекательно и так много говорил.
  
  (18)Его страстные и в высшей степени радикальные рассуждения взбудораживали меня до того; что я не мог после спать, голова шла кругом от его беспощадных приговоров отжившим формам жизни.
  
  (19)Но самое больное место для меня в его отрицаниях был вопрос об искусстве: он отвергал искусство.
  
  — (20)А я, — возражаю ему, — готов примкнуть к огромному большинству нашего образованного общества, которое ставит вам в упрёк ваше отстранение, от себя особенно, этого прекрасного дара божьего.
  
  — (21)Ах, этот упрёк! (22)Он похож на детские требования от няни: непременно рассказать ту самую сказку, что няня вчера рассказывала, — знаете? (23)Непременно эту, знакомую, — новой не надо. (24)Я знаю, один молодой художник бросил искусство: он нашёл, что теперь отдаваться искусству просто безнравственно. (25)Он пошёл в народные учителя.
  
  (26)Значительно запоздав к обеду, мы возвращались уже на конках. (27)Непременно на империале, — так он любил.
  
  (28)В сумерках Москва зажигалась огнями; с нашей вышки интересно было наблюдать кипучий город в эти часы особенного движения и торопливости обывателей. (29)Кишел муравейник и тонул в темневшей глубине улиц. (З0)Но я мысленно был далёк от этой обыденности, меня глодала совесть.
  
  — (31)3наете, на что похоже ваше искусство и ваше пристрастие к нему? — сказал Лев Николаевич. — (32)Пахарю надо вспахать поле плугом глубоко, а ему тут кто-то заступает дорогу, показывает копошащихся в земле червяков и говорит: «Да пощадите же вы этих так хорошо устроившихся червячков, — ведь это варварство!» (ЗЗ)Или ещё: «А неужели же вы не обойдёте тех красивеньких полевых цветков?!» (34)Вот ваше искусство для нашего серьёзного времени.
  
  (По И. Е. Репину*)
  
  * Илья Ефимович Репин (1844-1930) — великий русский художник-реалист, мастер портретного, исторического и бытового жанра.